— Он пообещал мне материал на книгу, — Сергуня был близок к обмороку. — Сказал, что я вполне могу стать его летописцем. И даже подарил мне свою брошюрку. Вот, посмотри…

Трясущимися руками Сергуня расстегнул рюкзак и извлек из него сомнительного качества двадцатистраничную книженцию с плохо пропечатанным заголовком:

«Вавилонская блудница: трактовки светские и религиозные».

Я почувствовала себя раздетой, но стоило мне только потянуться за этим фундаментальным трудом, как Сергуня отпрыгнул от меня, как от сколопендры.

— Только в моих руках! — заверещал он. — Это же раритет. Соображать надо!

Соблюдая все правила предосторожности, я склонилась над брошюркой и прочла на ее первой странице:

«МОЕМУ НОВОМУ ДРУГУ СЕРГЕЮ СИНЕНКО С ПОЖЕЛАНИЕМ ОТВАГИ И ВДОХНОВЕНИЯ. РОМАН ПОПОВ».

— Видишь! Назвал меня своим другом… А еще сказал, что наша с ним книга заткнет за пояс Ницше и Фрейда. Что Достоевского можно будет сдать в архив… А еще…

Сергуня вырвал у меня из рук недопитую бутылку пива и сделал несколько судорожных глотков.

— А еще он подарил мне свою фотографию!

— Что ты говоришь!

— Вот, смотри…

Из брошюрки был тотчас же извлечен кодаковский снимок, запечатлевший тщедушное существо с огромным лбом, огромными очками на переносице и едва заметными сизоватыми губами. Как с такими физическими данными можно было отправить на тот свет тринадцать ангорских кофточек, осталось для меня загадкой.

— Красавец, правда? — Вконец ополоумевший репортер любовно погладил фотографию.

— И какие порочные губы! — поддакнула я.

— Ты тоже заметила? — как ребенок, обрадовался Сергуня. — Да это просто скопище пороков. Идеальная модель для Сатаны… Так ее и назову: «Сатана: ненаписанные хроники».

— Кого?

— Да книгу!..

Он перевернул фотографию с какой-то короткой подписью на обороте, и я… Я вдруг вспомнила еще об одной фотографии, которая до сих пор валялась у меня в сумке. Снимок Аллы Кодриной — «Алла. Кронштадт. Мартовские тени». Странно, что до сих пор у меня не доходили руки до этой фотографии. Не мешало бы ею заняться… В самое ближайшее время. А пока…

— Мы идем в галерею вин? — спросила я у Сергуни. — Уже пять минут восьмого. А начало в семь…

Сергуня сразу сник и потерял всякий интерес к действительности.

— Пойдем, конечно, — вяло процедил он. — Ненавижу я все эти светские мероприятия…

— Хотя бы ради меня… — Это был не самый удачный аргумент. Вот если бы Сергуню попросил о том же самом маньяк-культуролог Роман Попов…

— Ладно. Покатили… Вот только скажи мне, есть ли здесь поблизости туалет?..

Туалета на всем пути следования к винной галерее мы так и не нашли, Сергуня несколько раз порывался соскочить с темы, но я убедила его, что в «КАСА МАРЭ» наверняка найдется отхожее место. Только таким нехитрым способом мне удалось заманить его на Средний проспект, 70, корп.2.

«КАСА МАРЭ» поразила меня своим чрезмерным этнографическим великолепием. У дверей всех приглашенных ожидала парочка в постолах и национальной одежде. При этом парень в барашковой шапке придирчиво осмотрел наши пригласительные, а девица с вышитым петухами платком на голове сунула нам в зубы по куску слоеного пирога с брынзой.

— Плэчинте, — охотно пояснила она. — Молдова приветствует вас!

— А где здесь у вас сортир? — совсем некстати вылез Сергуня.

Девица пожала плечами и указала рукой в глубь галереи. Торжественная встреча со слоеными «плэчинте» оказалась смятой.

— Ты дурак, — шепнула я Сергуне. — Нужно уважать национальные чувства.

— Да ладно тебе. — Сергуня отделился от меня и скрылся в толпе жаждущих накачаться вином, коньяками и дармовой кормежкой.

Я осталась одна.

Но скучать мне вряд ли придется — я поняла это, как только взглянула на сброд с разнокалиберными рюмками, бокалами и фужерами в руках. Из-за Сергуниных восторгов по поводу Романа Попова мы опоздали больше чем на час, А за час простые русские журналисты, допущенные к прозрачному телу молдавских вин, успели нарезаться до безобразия. Со всех сторон меня окружали красные распаренные рожи, спутанные лохмы волос и потные подмышки. А в воздухе стоял нестройный гул и пахло самыми бесстыжими духами и мыслями.

Пока я пробиралась к батарее бутылок, возле которых орудовал штопором еще один деятель в барашковой шапке, меня успели облапать, облобызать и предложить выпить на брудершафт. Самым удивительным было то, что вела я себя, как какая-нибудь послушница разрушенного монастыря Св. Урсулы, — ойкала, взвизгивала и возмущалась.

Боженька вполне мог быть мной доволен. Но окончательно встать на путь исправления мне помешала огромная дубовая бочка, которую выкатили под нестройные вопли и такие же нестройные аплодисменты и улюлюканье.

— Коньяк! — объявила Барашковая Шапка. — «Буку-рия»!

Проклятые писаки ломанулись к бочке, как к чудотворной иконе, и едва не сбили меня с ног. Но в последний момент чья-то сильная рука выдернула меня прямо из середины стада. И та же рука отвела меня в безопасное место — за стойку.

— Спасибо, — проблеяла я и подняла глаза на своего спасителя.

Молдаванин. Типичный молдаванин.

Смоляные волосы, избитые сединой; висячие усы, нос горбинкой, глубоко посаженные темные глаза и губы цвета жженой пробки. Настоящий цыганский барон, за одну ночь заделывающий по двойне.

Цыганский барон склонился ко мне и беспардонно обнюхал мою физиономию.

— Вы не пьете, — едва сдерживая разочарование, сказал он.

— Еще не успела, — начала оправдываться я. — Только пришла.

— Вы журналистка?

Я перевела взгляд на репортерское кодло и обреченно вздохнула.

— Журналистка.

Молдаванин жаждал более исчерпывающей информации. И получил ее. В конце концов, не зря же Сергуня снабдил меня ксивой томной климактерички!

— Римма Карпухова. Газета «Петербургская Аномалия». Я и мой коллега приглашены.

— Пишете о светской жизни? — Для молдаванина он совсем неплохо строил предложения.

— Ну, если различные скандалы можно считать светской жизнью…

— Вы не похожи на журналистку.